Волк шел по замерзшей реке. С двух сторон от берегов поднимались округлые белые сопки с темной щетиной сосен и лиственниц. Волк шел, ни о чем не думая, а вернее, дав свободу приходящим, следующим друг за другом образам. Лед под лапами все время менялся: то он был покрыт хрустящим фирном, то начинался белый с прожилками и раковинами, как у камня. А вот попался кусок чистого, словно синее окно. Волк остановился и вгляделся в глубину затвердевшей воды. Там было его неясное отражение, перевернутое плоскостью льда. “Пожалуй, – подумал волк, – метра два будет. Ну уж никак не меньше чем полтора.” Он лизнул отражение собственной заиндевевшей морды, вздохнул и пошел дальше. Холод упругими потоками омывал спину, бока, лапы – словно незамерзшая река. Волку захотелось свежей, пульсирующей крови. Он представил ее у себя во рту, и рот наполнился жидкой, голодной слюной. Волк ругнулся и плюнул. Слева, с елки на берегу реки, шурша, осыпались комья сухого снега, и елка покачала освободившимися ветками. Волк даже не глянул в ту сторону. Он, как и привык, оценивал все происходящее боковым зрением, никак не реагируя до времени на любые изменения вокруг него. Словно не замечая. Это была тактика. Или манера. Впрочем, какая разница. Волк вспомнил как однажды прошедшим летом он сидел на вершине утеса над рекой и рассматривал застывшие барашки бурунов на ее поверхности. С высоты утеса они казались неподвижными. Порывы прохладного ветра приятно трепали загривок. Волк смотрел поверх ряби сопок, поверх горизонта в прозрачную и одновременно непрозрачную, как синий лед, бесконечность. Мысли не мешали, не путались колючим кустарником, а лились ровной чередой. Волку казалось, что он отделяется от собственного тела, заполняет собой и впитывает в себя всю чашу окоема. Пульс на его шее тыкался где-то над верхушками дальних сосен за рекой. Новый звук – натужное тарахтение вездехода – ничуть не отвлек волка от этого сладостного ощущения. Его бока при вдохе вываливались за края горизонта, а при выдохе возвращались в его границы. Вездеход остановился метрах в двухстах от вершины утеса. Водитель вылез, сел сверху на кабину и закурил, а пассажир спрыгнул на землю и с веселыми куражливыми поругиваниями двинулся в сторону волка. По пути он подобрал какой-то гнилой сук и несколько раз махнул им словно мечом. Волк никак не реагировал на нарушителей покоя. Они были внутри него, внутри его нового тела. Человек с палкой приближался все медленней и неуверенней. Когда до волка оставалось метров восемьдесят, он остановился, потоптался на месте, бросил палку и пошел обратно к вездеходу. Он прибавлял шаг и опасливо оглядывался, а водитель встречал его смехом и громкими выкриками. Вдруг волк очнулся от своих воспоминаний и понял, что идет мимо поселка геологов. Его уже заметили. Стая поселковых собак, сбившись в кучу, истошно-визгливо лаяла, не рискуя ступить на лед реки. Волк услышал встревоженные голоса людей, клацание металлической челюсти затвора. Он шел, не обращая на поселок и его жителей ни малейшего внимания, так, словно их и не было вовсе. Он пересекал тропинки, протоптанные людьми поперек реки. Он уменьшался до размеров собственного тела и боковым зрением видел человека, вскинувшего винтовку. Он не испугался. Пуля вонзилась чуть ниже уха, потом прогремел звук выстрела, словно лопнула круглая чаша горизонта с волком в ее центре. Волк упал на бок и застыл. Собаки с победным лаем бросились к нему, к его маленькому остывающему телу.
